Недалеко от Ленинграда, в одном из «домов ветеранов», живет, уже на девятом десятке лет, обремененная старостью и болезнями замечательная русская женщина Нина Иванова-Романова. Нет необходимости подробно рассказывать о ее тяжелой, трагической жизни. Уроженка Череповецкого края (деревня Ишкобой, что на Андоге), окончившая в приснопамятном, 1929-м, «великого перелома», году Череповецкий педтехникум, она, будучи еще восторженной студенткой, сочинявшей неплохие стихи, познакомилась однажды с молодым человеком, высланным в Череповец из «опального» Ленинграда... Впрочем, обо всем этом читатель может узнать из ее «Книги жизни», опубликованной недавно в журнале «Нева» (1989, №№ 2, 3, 4).

Нина Михайловна передала для публикации в нашей странице несколько глав из ее еще ненапечатанной повести «Летопись», посвященной отцу, матери и ближайшим родственникам. Мы с удовольствием начинаем печатание этих глав, воскрешающих живые образы людей, ходивших по нашей земле чуть не сто лет назад, живо передающих, в форме семейной хроники, «дни минувшие и речи, уж замолкшие давно...»

Несколько слов до…

Все были и легенды этой тетради помню только я. И это тоже далеко не все, даже не все интересное, что было. Я тоже многое уже забыла. Кое-кто из разбросанных по свету судьбой очень пожилых людей, пути которых когда-то скрестились с путями моих родных, возможно, что-то и помнит. Но вряд ли запишет или продиктует. Скорее всего, это исчезнет начисто, как мелочи и пустяки, обесцвеченные блеском последующих крупных событий жизни.

А мне это грустно. Человек умирает не один раз. Много или немного позднее умирает его имя, потом его вещи, его дело жизни, место в семье, обществе, сердце и памяти отдельных людей. Эти смерти подходят совсем незаметно, безболезненно почти для всех оставшихся. Обычно миллионы тех людей, которых называют «простыми», и дела их, и чувства уходят бесследно, скорее — безымянно, ибо бессмертным атомом они ложатся в величественные отложения истории. Но как-то мало радости от сознания того, что из человека «лопух расти будет».

Хочется спросить: а где мир его внутренний? Где его сильнейшие страсти, ярчайшие радости, худшие из бед, самые удивительные из приключений, самые забавные из происшествий, лучшие из деяний, худшие из проступков, заветнейшие из привязанностей и досаднейшие из промахов? И многое еще можно перечислить такого, что было обязательно у каждого, самого «маленького», самого бедно одаренного человека, незаметнейшего, даже по видимости бесполезнейшего... И в те минуты, дни, года, полосы жизни, когда душа его и бытие цвели этими перепутанными и переливающимися красками, он был интересен захватывающе, независимо от того, было ли это замечено, оценено.

Расчетливый век наш любит спросить: а на что это надо?

Уступим ему: он труженик, живет в адской нужде во времени, даже — в бумаге для типографий. Объясним ему, запыхавшемуся от хлопот, что это и его сокровище, потому что — его школа, его камни для новых построек, его микроистория, его развлечение, наконец...

Мне же таких доказательств не нужно. Мне хочется знать и помнить о человеке за то, что он человек, жил и горел чем-то, не хотел умирать. Бывая на кладбище, я люблю смотреть на самые старые, заброшенные могилки, постоять именно около них, попытаться прочесть имя, подумать о тех, кто понес больше всех утрату этого человека и уже не может прийти на могилку... Мне хочется поговорить с ним, умершим, поблагодарить его за все его безвестное хорошее, пожалеть за тяжелое, помочь чем-то одиночеству его могилки, даже помолиться над ним, как ему, конечно, этого очень хотелось, когда он умирал в далекие годы; и на эту минуту подарить еще немножко жизни его имени или просто безымянной памяти.

И черствых варваров мы растим, если наши одаренные и образованные дети портят надгробия или оскорбляют могилы. Здесь мы можем считать, что еще при жизни своей видели первое (или одного из первых) преступлений наших детей; следующее им удается уже легче и, возглавляя ответственную комиссию, они без колебаний вынесут решение об утилизации надгробий, снесении памятников и целых кладбищ, — и, лихо сострив, направят бульдозер по могилкам.

Так в первые годы советского Кенигсберга—Калининграда наши школьники развлекались на переменах, разбивая мраморные обелиски на немецком кладбище.

Так смотрела я в 1959 году сквозь решетку нового, еще не открытого сквера в новом районе Череповца. Сквер разбивали на месте старого городского кладбища, уничтоженного целиком и почти со всеми деревьями... Я стояла и думала, что можно, конечно, спорить, все ли сохранять погребения, можно доказать даже, что живым позарез тесно и молчащие камни с именами вот как мешают! Их дальнейшего сохранения в Череповце не оправдала даже часовенка над могилой И. А. Милютина — человека, всю свою энергию вложившего в строительство и благоустройство Череповца.

Но я видела вывороченные бульдозером и еще не увезенные (конечно, на свалку) коричневые черепа, сухие и темные берцовые кости. Смотрела и знала, что где-то здесь похоронена моя мама...

Все, что я напишу здесь, от мамы, от ее рассказов. Она была талантливой рассказчицей (хотя почти не училась в школе): мы могли слушать ее часами...

Ни радиоприемников, ни телевизоров, ненасытно поглощающих сегодня время и внимание семьи, тогда не было. Папа приходил с работы в 4 часа. Обед — и длинный, уютный, интересный вечер за столом: можно рисовать, писать, читать, играть. Когда мама рассказывала — откладывались всякие другие дела.

Я хочу записать, сколько помню и сколько успею, историю моей семьи — ну, хотя бы для моего сына. Я почти ничего не успела рассказать ему из этого в детстве, едва успевая его кормить, обшивать и обстирывать: оборотная сторона медали за доблестный труд и педагогическую профессию!

Но придет когда-нибудь время, и он поймет, что это — летопись его рода, спасенная мною...

СТРЕЛЬНА. 1 ноября 1965

Нина Иванова-Романова

Источник: Иванова-Романова, Нина.  Летопись / Н. Иванова-Романова // Коммунист. – 1989. – 24 декабря (№246). - С.3.