27 лет я прожил в славном сибирском городе Новокузнецке, где добывают коксующийся уголь, выжигают кокс, плавят чугун и ферросплавы, варят сталь и алюминий, катают рельсы и "поющие струны". Я приехал сюда, окончив Донецкий индустриальный институт, молодым инженером, получил назначение на Кузнецкий металлургический комбинат, и вот теперь покидал его уже как главный инженер. Вот так же, только в 1906 году, уезжал в Москву легендарный академик Иван Павлович Бардин - первый главный инженер "Кузнецкстроя" и Кузнецкого комбината. Тогда же вышла его прекрасная книга "Жизнь инженера", где есть такие строки: "Металлургический завод, рассчитанный на пятьдесят лет работы, потребует школ и университетов для детей рабочих; здесь будут больницы и дома отдыха» фабрики, здесь расцветет мощный индустриальный край..."

Лето 1961 года в Новокузнецке выдалось жаркое. А для меня тем более: исполняя должность главного инженера, я к тому же обязан был замещать еще и надолго заболевшего директора комбината Б. Н. Жеребина. Известно, что если уж судьба начнет вас испытывать, то непременно по полной, программе: именно в такой весьма напряженный для меня момент и появился на комбинате первый заместитель Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгин. Это была проверка нашей работы на самом высоком уровне.

...В большом кабинете председателя Кемеровского совнархоза Графова собрались руководители промышленного Кузбасса. Открыв совещание, А. Н. Косыгин в первую очередь принял краткие отчеты от начальников угольных шахт и разрезов.

Надо сказать, что все их сообщения без исключения заканчивались просьбами о дополнительном выделении металла и техники.

Доходит очередь и до меня. Подаю ему докладную записку, которую я составил по его же просьбе. Он молча пробегает ее глазами и отдает помощнику. Тут же я подаю второй свой документ.

- А это что такое? - вскидывает Косыгин глаза.

- Алексей Николаевич, - говорю я, - это просьба к вам, чтобы металл, взятый нами на собственные нужды, можно было зачислять в план производства.

Косыгин перечитал записку и удивился:

- Так вы уже взяли этот металл?!

- Да, Алексей Николаевич, в первом полугодии почти все наши просьбы о выделении нам металла для капитальных ремонтов основных агрегатов и оборудования остались без внимания. Пришлось взять металл самовольным порядком...

И тут он вскипает, как волна:

- Как это так, вы уже взяли самовольно металл, а теперь хотите, чтобы я прикрыл вас? Да вас под суд надо отдать, чтобы другим было неповадно!

Чувствую, что попадаю в крепкий переплет, и решаю идти, что называется, ва-банк:

- Алексей Николаевич, металлургические агрегаты ремонтировать какими-то шпалами я еще не научился. Мы эти четыреста тонн металла с лихвой вернем, и никто от этого не пострадает. А то, что металл взят самовольным порядком, то с этим я целиком согласен, в чем сейчас и каюсь.

Мое добровольное признание, прямо как явка с повинной, действует на Косыгина успокоительно:

- А почему, по вашему мнению, так неудовлетворительно работают металлургические предприятия?

- Алексей Николаевич, постановление правительства о стопроцентном выполнении месячных заказов поставило руководителей крупных предприятий перед сложной дилеммой: чтобы получить месячную премию, надо идти на откровенное жульничество. Трудно попасть в стопроцентное яблочко. А отсутствие материальных стимулов неизбежно порождает апатию у рабочих, и тогда уж не ждите от них нужных результатов. Я считаю, что регулярная выплата премий является главным условием высокопроизводительного труда. Косыгин внимательно выслушал и сказал, что он ждет от меня докладную

записку по этому вопросу не позднее завтрашнего дня. На этом мое выступление, можно сказать, закончилось, но в душе все-таки остался нехороший осадок от нашей размолвки.

Когда совещание закончилось, А. Н. Косыгин, заметив мое состояние, подозвал меня, взялся за пуговицу моего пиджака и, покручивая ее, спросил:

- Вы не очень на меня в обиде?

- Алексей Николаевич, такой, надо сказать, своеобразной оценки моей работы я не заслуживаю.

И тут он прояснил ситуацию:

- Возможно, что разговор получился не совсем приятным для вас, но ведь это вы сами настроили нас на такой тон.

Считайте, что мы обменялись мнениями, и я могу сказать, что мы довольны вашей деятельностью, а за резкость прошу меня извинить.

На этом все и кончилось. В то время я еще не чувствовал надвигающихся перемен в моей судьбе.

Прошло совсем немного времени, и в середине сентября в моем рабочем кабинете, а я по-прежнему будучи главным инженером, исполнял должность директора комбината, раздался телефонный звонок междугородной связи. Из столицы нашего края, Кемерово, звонил первый секретарь обкома КПСС Леонид Игнатьевич Лубенников. Он сообщил без всякого удовольствия, что вот уже несколько раз через него меня вызывали в Москву, в Центральный Комитет партии. Я должен ехать в Москву. При этом он добавил, что, по его мнению, вероятнее всего мне предложат другую работу, но он мне рекомендует отказаться от всяких, даже заманчивых, предложений.

- У обкома имеется твердое намерение назначить вас директором Кузнецкого комбината, - смягчил свой голос первый секретарь. — А Бориса Николаевича (он имел в виду моего директора Б. Н. Жеребина) в связи с его продолжительной болезнью мы предполагаем переместить на другую престижную работу.

Следует сказать, и без всякого лукавства, что меня вовсе не привлекала перспектива стать полноправным директором

комбината. Все-таки в то время во мне было больше от инженера, чем, скажем, от экономиста, а экономические вопросы – это и есть директорская сфера. И уезжать из Новокузнецка тоже не входило в мои планы. Я был готов приехать в обком и из его кабинета позвонить в Москву, чтобы отказаться от любых предложений. Я понимал, что в Москве не устою и быстро капитулирую. Лубенников все-таки не решился на такой демарш и сказал:

- Ладно, ты все-таки поезжай в Москву. И помни: областной комитет тебя поддержит и не даст в обиду.

С такими малоутешительными напутствиями я отправился в столицу.

И вот я в Москве. Сижу в кабинете заместителя секретаря Бюро по РСФСР П. Ф. Ломако, вслушиваясь в своеобразие его речи, стараясь поймать ту ее часть, которая касалась бы меня и моих проблем. И вдруг он говорит, что существует мнение назначить меня директором Череповецкого металлургического завода и что мне нужно съездить в Череповец, осмотреться и затем сообщить о своем решении. Ответ мой уже был готов. Я сказал ему, что благодарю за доверие, но я хотел бы вернуться обратно на Кузнецкий комбинат и продолжить свою работу. На Череповецкий завод я не поеду, чтобы не возбуждать кривотолков. А если, в крайнем случае, все же предложение о моем переводе в Череповец останется в силе, тогда я уже поеду туда без всяких предварительных осмотров.

Так мы и порешили, и я отправился в Новокузнецк.

Чем дальше я удалялся от Москвы, тем больше меня охватывало чувство вины перед незнакомым заводом. С такими, можно сказать, раздвоенными чувствами я и появился в Кемерово. Заметив мое несколько подавленное состояние, заместитель председателя СНХ по черной металлургии К. И. Бурцев решил утешить меня:

- Анатолий, ну что ты поедешь в Череповец? Ты вслушайся только: Череп - Овец. Ведь это гиблое место. И завод там никогда не будет рентабельным. Ему суждено жить на дотациях и медленно угасать.

Это были отзвуки той речи Н. С. Хрущева, когда он назвал Череповецкий завод "отрыжкой сталинизма". Неудивительно, что такого же мнения придерживались и мои близкие друзья и сотрудники.

Прошло время. Меня больше никто не трогал по поводу Череповца, и я успокоился окончательно. Но нет, как гром среди ясного неба, была для меня правительственная телеграмма, полученная в конце февраля 1962 года. В категорической форме мне предлагалось немедля прибыть в Москву, а затем без промедления выехать в Череповец - к месту моей новой работы.

Ах, как это было некстати! Мы только что закончили 1961 год, имели неплохие производственные и экономические показатели, хорошо начали следующий 1962 год, и планы у нас были грандиозные. И на тебе - все бросай и снова возвращайся к пережитому и забытому. Но делать нечего, и я возвращаюсь в Москву.

...Очень правильный и какой-то доверительный тон выбрал Алексей Николаевич Косыгин для разговора со мной.

Первым делом он спросил, с каким настроением я отправляюсь в Череповец. Пришлось сказать то же, что я говорил в течение последнего года:

- Я предпочел бы остаться в Новокузнецке, - говорю я давно заученную фразу.

Косыгин помолчал немного, как бы оценивая мой ответ, а затем спрашивает:

- Вы хорошо знали академика Ивана Павловича Бардина?

Несколько ошарашенный неожиданным вопросом, отвечаю, что хорошо и что теперь работаю в его кабинете заводоуправления Кузнецкого комбината.

- Так вот, слушайте. Надо реабилитировать имя Ивана Павловича. Сейчас на Череповецком заводе неудовлетворительное руководство, неспособное улучшить положение дел. И если вы сможете повернуть там дела в лучшую сторону, а я считаю, что сможете, то это и будет достойный ответ всем скептикам и недоброжелателям Череповецкого завода. Поезжайте и сделайте все возможное, чтобы завод стал рентабельным. Вот и поднимем доброе имя академика Бардина.

Алексей Николаевич знал, на каких струнах сыграть, я согласился и отправился в ВСНХА, к Афанасьеву.

Когда я ему сказал, что у меня есть указание ехать в Череповец в качестве директора металлургического завода, Афанасьев с удивлением поднял на меня глаза и говорит, что он ничего об этом не знает, что он меня не вызывал. А тот, кто вызывал, пусть и решает все мои вопросы. Я, подделываясь под его тон, отвечаю, что мне не знакома кухня моего назначения, что я с ним во многом согласен, но, и тут я чуть-чуть повышаю голос, поскольку я в Москве уже второй раз нахожусь по одному и тому же поводу, то я официально заявляю: если мой вопрос сейчас же не решится, то я возвращаюсь в Новокузнецк и уж больше к этим разговорам ни под каким предлогом возвращаться не буду.

Афанасьев задумывается, затем просит меня обождать его и исчезает. Я остаюсь один, бессмысленно рассматриваю кабинет, и мне уже все равно, с чем он сейчас вернется.

Наконец является Афанасьев. Озабоченным голосом он сообщает, что мне надо немедленно ехать в Вологду, откуда меня направят в Череповец. Вот так и закончилась моя «сибирская история». Торжественных проводов с музыкой, когда я усаживался в вологодский поезд, на Ярославском вокзале в тот день не наблюдалось.

А. И. Бородулин, директор ЧМК в 1962-68 гг.

Источник: Голос Череповца. – 2000. – 28 августа (№ 64). – С 6.