Прочно осели в нашем сознании представления об укладе деревенской жизни «при царизме» как о чем-то диком, беспросветно темном, угрюмо безысходном, бедном и пьяном. Так ли было на самом деле?

Пять килограммов серебра - с ярмарки

Полистаем страницы дневника крестьянина Вонифатия Ивановича Ловкова, в позапрошлом столетии жившего в селе Спас-Мякса под Череповцом. Тетрадка эта 1884-1891 годов чудом дожила до наших дней, и, будучи недавно случайно обнаруженной в Петербурге, представляет собой уникальный источник правды о тогдашнем провинциальном быте... До дыр можно залистать Вонифатьеву тетрадь и не сыскать намека на бедноту «деревенских пролетариев», кто еле живой ниточкой подпоясывался да святым духом сыт бывал. У Ловкова в несколько комнат изба, пристроен внушительный «двор» - хозблок. На близлежащих угодьях и за речкой пасутся коровы, есть свиньи, овцы. На земельном наделе растет рожь, овес и лен. При доме - огород и сад. Средь яблоневых стволов живописно расположилась пасека.

Ежегодно 10 августа едет Вонифатий на Нижегородскую ярмарку, торговать и закупать потребное для хозяйства и промысла. Ловков держит кузню. Специализация

Вонифатия - топоры. Делает он гвозди, заслонки, ушины, тележные шины, петли, засовы, подковы, а «кочковатник» - удобное место подковать коня. Топор уходит из Вонифатьевой лавки (в полуподвале дома - еще и лавка со складом) копеек за 85-90 серебром, а то и за рубль с гаком. Среднемесячный доход -100 рублей. Но однажды вез Ловков с ярмарки 272 рубля, вырученные за железный товар. Что это за сумма? Либо 5 килограммов 440 граммов серебра 900-й пробы, либо 351 грамм червонного (той же пробы) золота. Порядка десяти тысяч долларов США по курсу начала XXI века! Кстати, за килограмм говядины в ту пору платили 15 копеек, а за рыбу - 12.

Домострой по-ловковски

Жена Вонифатию подчиняется беспрекословно, но подчас - как дитя: хозяин из дому, а она на пару с семилетним сыном берет гармошку и, не умея обращаться, ломает инструмент. Ждет их славная взбучка. Возникают меж супругами сцены и впрямь домостроевские: привозит Ловков Прасковье с ярмарки отрез на платье «розовова» цвета или мерлушку, а та «кланяется в пояс». Сыновья Ловкова Александр (род. в 1880 г.) и Дмитрий (1886 г.) - гордость и надежда. Любуется Ловков пятимесячным Митей: «...плакал совсем мало, смеялся и повертывался... утром всех ранше станет, не спит... Саша его часто схватит и как котенка потащит».

Но ребят Ловков не балует. В марте 1887 года Саша без позволения взял со стола гривенник и снес соседскому Алешке Шишпанову «за присталет (пистолет - В.К.), а присталет отдал Сурикову». «Стегал Сашу за гривенник люто, - пишет разъяренный отец. - И Шишпанова прибил Алешку». Кстати, нет уверенности, что «присталет» был игрушечный (ни слова нет в дневнике об игрушках). И у самого Вонифатия в доме солидный арсенал: и охотничье ружье, и пистолет, к которому хозяин приобретает патроны («пистоны») в Череповце. Мальчишки - любопытные и способные. Пятилетний Саша «все уж звуки знал и складывать <мог> что попроще». Или вот такая просьба: «Научи меня, Папаша, делать, что бы то ни было». Мальчик требует от отца «зделать полочку». Иначе, шутливо угрожает сын: «Я не стану слушаться - и колоши подавать, один колош подам только». Нередко в крестьянские семьи с детьми приглашались няньки («нянки»). За пять-шесть месяцев нянченья полагалось пять рублей плюс «чигун» (котел, питание). Ну и, разумеется, постоянное проживание у нанимателей. Одно дело, если нянка стара, как Лукишна или старуха Ефимкина. А если это девица Катька, у которой не все детское еще улеглось, но телом уже вполне созревшая? И если она положила глаз на главу семейства? Как удержаться от соблазна? Судя по дневниковым записям Ловкова, он и не пытается перебарывать себя. И Прасковья, почувствовав неладное, скоренько вмешалась в ситуацию. «Сего дни нянка Катька ушла», - внешне равнодушно, однако не без огорчения фиксирует Ловков в записках.

Гармошка, да скрипка, да Иван Грозный

Ловков - не только крепкий мужик, искусный кузнец, рачительный хозяин и предприимчивый торговец, но и грамотный, по-своему просвещенный человек.

Выписывает несколько журналов, увлекается фотографией и фиксирует на стеклянных пластинах виды села, церквей. В доме его - настенные часы, барометр и не только печальной памяти гармошка, но и скрипка...

Из Вонифатьевой летописи мы не без удивления узнаем, что деревенские в ту пору не так уж сильно и пили. А если наутро болит голова, то у страдальца нет искушения опохмелиться.

Мужики одеваются цивильно: костюмы, пальто с меховыми воротниками, «штаны шубные» (наверное, меховые), туфли, сапоги с «высоким голенищам», картуз, поддевка, рубашка с косым воротом. Вдобавок пореформенный русский крестьянин не без гордости пощелкивает крышкой золотого или, самое малое, серебряного «Мозера».

Все сельские жители исправно посещают храм, исповедуются, причащаются. Но откуда тяга к гаданиям, предсказаниям, толкованиям сновидений? Одному грезится, будто он упал с колокольни и остался жив, другому - что сошел вдруг с ума и убежал под гору, на третьего пушку навели и выстрелили. А четвертому приснилось, что будто кто-то забрался в печь и играет на гармошке. Гармониста рассказчик во сне, залезши в печь, задавил, а наяву взял да и помер... Непростая история.

Следующая - еще сложнее, поскольку корнями уходит прямиком во времена Ивана Грозного - к знаменитому «Стоглавнику». Вонифатий Ловков старательно заносит в дневник нечто, прочитанное ему приятелем-пасечником:

«Список Книга Федора Басолмана, глава 30, лист 250:

«Аще кто от православных христиан дерзнет пити табак, то от Святых Отец да будет проклят». Книга Иоан[н]а Назорея, глава 20, лист 5: «Аще кто от православных христиан дерзнет пити чаю, то отчается сам Самаго Господа и Бога, да будет трекратно Анафима проклят. Аще кто от православных христиан дерзнет пити кофею, в том человеке будет Ков Лукавый и не будет благодати Божией и он падет десяти крат Анафима проклят. Списание сие Благовести и Стоглава Блаженныя Памяти Государя Царя и великаго Князя Иоан[н]а Васильевича всея России».

Кофе не упомянуто в тетради Ловкова: видимо, обходились без него. Но папироску Вонифатий не прочь потянуть, особенно после стаканчика. Но чай по десятку раз на день пьют мужики, в разных местах, разъезжая по торговым и хозяйственным делам.

И ребята ловковские любили покушать: «Саша стоял у печки и говорил: «Скоро ли перожки те уварятся да Мама мине каши напеки? ... да скоро ли будет дождь, да скоро ли будет гром, да скоро ли будет день, да скоро ли будет ночь, да скоро ли будет базар, да скоро ли будет праздник?»

И разве не праздником была тогда их жизнь?

А гром над головою Саши грянул. Пятьдесят два года спустя - в виде чекистского выстрела, оборвавшего жизнь Ловкова-сына.

Но это уже совсем другая история.

Валерий КОЛОДЯЖНЫЙ, Санкт-Петербург

Источник информации: Голос Череповца. – 2007. – 16 января (№ 2). – С. 18