Сегодня-200 лет со дня рождения К. Н. Батюшкова

Наследие Константина Батюшкова еще не определилось в нашем литературном сознании со всей полнотой и ясностью. Кто он, собственно, по нашим представлениям? «Парни Российский», «наперсник милых Аонид», - как назвал его лицеист Пушкин в 1814 г.? «Потомок древнего Анакреона», — как определил его П. А. Плетнев в 1821 г.? «Учитель Пушкина в поэзии», - как обозначил в 1843 г. главное содержание его поэтического дела В. Г. Белинский? Основатель одного из «двух разнородных начал» русской поэзии — на что указал Н. В. Гоголь в 1846 г.? Или - романтик, сказочник, «гуляка с волшебною тростью» (выражение О. Мандельштама, 1932 г.) — ибо мы часто воспринимаем Батюшкова именно так?

Что, собственно, вспоминается нам при имени Батюшкова?

Ставшее известным романсом стихотворение «Мой гений», которое начинается классическими, памятными всем строками:

О память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной...

Несколько анакреонтических стихов, воспевающих радости жизни и любви. Несколько «подражаний древним», очень изящных и гармоничных по своей форме.

И — прочно утвердившееся представление о том, что «без Батюшкова мы не имели бы Пушкина» (Белинский), что Пушкин обязан Батюшкову в своем первоначальном развитии больше, чем какому-либо иному поэту-предшественнику. Представление это, являющееся чрезвычайно высокой оценкой наследия Батюшкова, несет в себе и оттенок некоторого сожаления. Академик Л. Н. Майков в заключительном абзаце своей замечательной биографии Батюшкова (написанная в 1887 г., книга эта до сих пор остается лучшей книгой о поэте) заметил: «...художественная деятельность Батюшкова представляет счастливые начатки того, что получило полное осуществление в деятельности гениального Пушкина». И далее, указав, что «великий преемник заслонил собою даровитого предшественника», добавил: «При блеске солнца меркнет бледная луна, но в божьем мире всему есть свой час и свое место».

Подобная оценка неизбежно соединяется с осознанием того, что жизненная и литературная судьба Батюшкова была действительно трагической. Незаурядная и обаятельная личность, писатель, получивший громкую известность во второй половине 1810-х годов, Батюшков, «в самой цветущей поре умственных сил», 34 лет от роду был поражен неизлечимой душевной болезнью и не успел написать своего главного произведения, по пути к которому шелна протяжении всей своей поэтической жизни. «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было!» — признался он в 1821 г. своему ближайшему другу, поэту П. А. Вяземскому.

Стремление угадать, что же все-таки было в «сосуде», накладывается на представление об «учителе Пушкина» и создает репутацию Батюшкова как своего рода «несостоявшегося» Пушкина, писателя, чья историческая роль заключалась в подготовке явления «солнца русской поэзии». И потому подчас представляется, что нет нужды сожалеть о «несостоявшемся» Батюшкове — Пушкин-то состоялся! И нет нужды глубоко изучать его: необходимо лишь воздать должное его основной заслуге и пожалеть о его судьбе. А ненаписанные стихи Батюшкова с лихвой-де возмещены пушкинским творчеством...

Нет ничего несправедливее этого представления.

Дело здесь не только в том, что Батюшков, как и всякий большой поэт, обладал неповторимым голосом и был глубоко своеобразен и интересен сам по себе, — даже и в сравнении с Пушкиным. Не менее важно и то, что Батюшков, в сущности, стал «ближайшим предшественником» не только Пушкина, но многих замечательных позднейших достижений русской классической литературы. И то, что выступил он как один из ярчайших национальных писателей на том этапе, когда начинался процесс формирования русского национального самосознания, в том числе и самосознания литературного.

«...Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского...» Так констатировал Пушкинв 1824 г. Эта емкая пушкинская формула, в которой гениально определено место Батюшкова в истории русской литературы, точно указаны сопоставимые с ним фигуры крупнейших национальных поэтов (Ломоносова и Петрарку многократно выделял и сам Батюшков), — эта формула требует самого пристального внимания.

Поэтический облик Батюшкова представляется нами подчас очень односторонне, в соответствии с основными чертами, намеченными в пушкинском послании к нему: «Философ резвый и пиит, Парнасский счастливый ленивец, Харит изнеженный любимец...» Лицеист Пушкин писал свое послание еще до личного знакомства с Батюшковым, представляя своего кумира по его радостным, веселым, «анакреонтическим» стихам. Узнав и полюбив Батюшкова (Пушкин активно общался с ним в 1817—1818 гг.), он существенно уточнил это представление. Однако этот облик, закрепленный в стихах, оказался весьма устойчивым:

Играй! тебя младой Назон,

Эрот и Грации венчали,

А лиру строил Аполлон.

Лет тридцать назад Сергей Орлов, известный советский поэт и земляк Батюшкова, в речи на его могиле (в Прилукском монастыре под Вологдой) сказал, что ему странно слышать о том, что Батюшков был «ленивец», «баловень», «изнеженный мечтатель», — и прямо сопоставил его жизненную и поэтическую судьбу с судьбой «поэта-фронтовика». Несмотря на явную антиномичность по отношению к традиционным представлениям, это замечание оказывается очень точным.

В 1817 г., в расцвете своего таланта и поэтической известности, Батюшков, живший тогда в Хантонове, под Череповцом, набросал в записной книжке собственный психологический портрет. Поэт пишет о себе в третьем лице: «Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров, то болен, при смерти болен. Сегодня беспечен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра — ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока. Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянно. Он тонок, сух, бледен, как полотно. Он перенес три войны и на биваках был здоров, в покое — умирал! В походе он никогда не унывал и всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию, которой сам удивлялся; в мире для него все тягостно...»

«Три войны, все на коне и в мире на большой дороге...» Это утверждение Батюшкова о себе — ключ к его биографии. А сама биография явилась отражением трагической, мятущейся эпохи, в недрах которой зрело движение декабристов.

Собственно, биография эта несложна. Батюшков родился в Вологде, в семье среднепоместного дворянина, служившего губернским прокурором. Провел детство в Даниловском — родовой усадьбе близ Устюжны Железо-польской. Учился в петербургских пансионах, где в совершенстве овладел французским, итальянским и латинским языками. Начал сочинять стихи и прозу под влиянием своего дяди, известного поэта и просветителя М. Н. Муравьева...

Далее в биографии Батюшкова следуют как раз «три войны» — прусский поход 1807 г., война со Швецией 1808—1809 гг., освобождение Европы в 1813—1814 гг. И — в промежутках — недолгий период творческой деятельности: полторы сотни стихов и два десятка прозаических статей. В большую литературу Батюшков, однако, вошел очень быстро: его новые произведения стали знаменем новаторских поисков русской поэзии вообще.

Книгу, обобщившую его раздумья и переживания разных лет, Батюшков назвал «Опыты в стихах и прозе». Она вышла в свет в 1817 г., в Петербурге: два небольших тома, которые быстро разошлись среди читающей публики и принесли автору славу первого поэта России. Уже в 1821 г. издатель «Опытов...» поэт и переводчик Н. И. Гнедич (один из ближайших друзей Батюшкова) в письме к автору в шутливо-укоризненной форме сообщал о небывалой популярности его книги: «Злодей! Зачем же ты книгу эту сделал столько любезною, что, например, в Публичной библиотеке от беспрерывного употребления она в самом деле изодрана, засалена, как молитвенник богомольного деда, доставшийся в наследство внуку. Могу уверить тебя, что здесь верно нет читателя, который бы не поставил себе в честь целовать полу твоего платья».

Название этой единственной книги Батюшкова — «Опыты...» — очень точно. Восходящее к «Опытам» любимого Батюшковым французского мыслителя М. Монтеня, это название отразило также и субъективную позицию самого Батюшкова, писателя, обладавшего громадными возможностями творческих поисков и всегда искавшего новые пути и формы литературы.

Для своего времени Батюшков был как бы основателем традиций. Его «Видение на брегах Леты» и «Певец в Беседе славянороссов» положили начало стихотворной сатире и пародии первой трети XIX в. Его послание «Мои Пенаты» стало эталоном дружеского послания поэтов пушкинского круга и, между прочим, повлекло за собой целую серию ответных стихотворных посланий Жуковского, Вяземского, Пушкина... Его патриотическое стихотворение «К Дашкову» определило формы подобных призывов Пушкина, Лермонтова, Некрасова... Его элегия — основной жанр, с которым Батюшков связывал свое стремление «дать новое направление моей крохотной музе», — стала новым словом в русской элегии вообще. Его стихотворная повесть «Странствователь и Домосед» предвосхитила появление русской романтической поэмы...

Поэт А. Ф. Воейков еще в 1816 году удивлялся: как это в поэзии Батюшкова «все кстати, впору и на своем месте...» И выделил особое значение поэтического слова Батюшкова:

«Черт знает, где Батюшков зачерпнул такой большой ковш знаний в древностях, в языке русском и славянском; кажется, что для него одного Феб открыл кладовую; он берет, вставляет странное, низкое, обветшалое слово или непонятное выражение — и слово сие является новым, благородным и звучным, и выражение ясно и сильно!»

Чистота, звучность и особенная обаятельность батюшковской поэзии во времена, когда русский литературный язык находился на одном из важнейших этапов своего формирования, когда его развитие, как подчеркивал сам Батюшков, было важно  «наравне с успехами оружия и славы народной», когда русская литература переживала процессы качественных изменений, — во многом определили пути развития русской поэзии на все последующие времена. Характерно высказывание Афанасия Фета о том, что его слух, «избалованный точностью и поэтичностью Батюшкова», оказывался неспособен воспринимать «тяжелые» стихи XVIII века...

Проза Батюшкова — это тоже собрание «опытов» нового взгляда на мир и на человека. В «Прогулке по Москве» (1811) он представил ряд живых реалистических «картинок» быта современной ему Москвы (перекликавшихся с зарисовками в грибоедовском «Горе от ума») и попытался создать новую жанровую разновидность, близкую русскому «физиологическому очерку» 1840-х годов. «Прогулка в Академию Художеств» (1814) — первый в русской литературе искусствоведческий очерк. «Вечер у Кантемира» (1816) — исследовательский этюд, облеченный в форму диалога. «Воспоминание о Петине», «Воспоминания мест, сражений и путешествий» (1815) — очень своеобразные военные мемуары, в которых Батюшков как бы предварил «толстовский» метод изображения войны...

Значение Батюшкова как раз и заключается в том, что «счастливый сподвижник Ломоносова» (а первоначально в пушкинской рукописи даже: «счастливый соперник»!) не повторил никого из предшественников и современников, постоянно стремясь к открытию новых литературных тем и мотивов. То обстоятельство, что его творческий путь оборвался в самом расцвете («поди узнай», что было в том сосуде, который «разбился вдребезги»!), — вовсе не зачеркивало того, что уже было «узнано» в Батюшкове-писателе. Это не означало ни какой-либо «оторванности» Батюшкова от литературного процесса эпохи, ни какой-либо его «особности». Батюшков органически вошел в свое время как один из «зачинщиков» того литературного направления, которое знаменовало будущее «золотого века русской литературы».

Он был у истоков этого «будущего».

И потому наследие его — не умирает и не забывается.

В. Кошелев, кандидат филологических наук.

Источник: // Коммунист. – 1987. – 29 мая (№ 104). – С. 3.